Танкред (Вольтер).
Действие второе

Что делаю? в душе невольное волненье!
Не угрызения ль?.. родит их преступленье,
Но небо ведает, как чуждо мне оно.—
Так успокоимся. (Ко входящей Фани) Всё ль, Фани, свершено?

Невольник отошел с письмом, тобой врученным.

Важнейшим таинством, в сем сердце заключенным,
Теперь владеет он; не сомневаюсь в нем;
Всегда он верен мне в служении своем;
Им убежденный мавр письмо мое к герою
В Мессину принесет с заутренней зарею.

Страшусь — и тем одним я рассеваю страх,

Молва единая тиранов ужасала,
Что имя ты сие в письме не начертала;

И что его один узнает лишь Танкред.
Но всё смущаюсь я, чтоб небо новых бед...

Сим небом дни мои от юности хранятся;
Танкред к нам им ведом, и мне ль теперь смущаться?

В других пределах вас да соединит оно;
Здесь всё против него враждой возбуждено.
Друзья его молчат, и кем он защитится?

Своею славою! Лишь должен здесь явиться —
Владыкой будет он; он всех пленит собой:
Смягчает все сердца страдающий герой.

Опасен враг его...

Рассей боязнь мечтаний
И не смущай моих ты твердых ожиданий;
Ты не забудь, что мать в последний жизни час,

Что мой с тех пор Танкред, что нет на свете власти,
Могущей истребить взаимность нашей страсти.—
Ах, в недрах славы с ним, Византии в стенах
Тужили часто мы о скорбных сих странах;
С ним часто жадный взор к полям сим обращали,
К полям, где обрести блаженство мы мечтали.
И думала ли я, чтоб здесь враждебный рок
Танкредова врага супругом дать мне мог.
И чтоб сей враг принес — как дар, мне на терзанье,
Им похищенное Танкредово стяжанье?..
Нет — пусть уведает он о злодействах сих;
Пусть вспомнит о себе, о бедствиях моих,
И защитит права, нарушенны безбожно.
Чтоб за Танкреда мстить, я делаю что должно;
Коль можно б — сделала и более сего!..
Люблю, страшусь отца и старость чту его,

Но я воздвигла б здесь стенящие народы
На Орбассана, нас лишившего свободы.
Он славных рыцарей почтенный сан срамит:

И вольности граждан покровом быть мечтает!
Он стыд готовит мне, а мой отец свершает!
И я должна терпеть? и я должна молчать?
Брак с ненавистным мне должна я в честь вменять?..
Ах! в вольном граде сем тиранство так гонимо;
Но всех несноснее и больше всех терпимо
Хотящее сердцам законы подавать
И силою своей их чувства изменять.
Но жребий мой решен.

Но ты пред сим страшилась.

Я боле не страшусь.

Молва распространилась,
Что страшный изречен Танкреду приговор;
Он смертью всем грозит, кто б смел с ним в заговор...

Я слышала о нем, и ужасом смутилась;
Но верная любовь, скажи, когда страшилась?
О Фани! мной любим бестрепетный герой;

Ужель и над тобой
Жестокий сей закон возможет совершиться?
Одной лишь черни в страх он, верно, возвестится.

Танкреда он гнетет, и ненавистен он!
О, сколь сих рыцарей достоин сей закон!
Ах, нет! не так себя их предки прославляли;
Не так они страны и души покоряли.

Италия, признав господство воев сих
И их меча страшась, любила кротость их;
Завистная вражда их душ не помрачала,
И честь — сих витязей сердца соединяла.
Они вселяли страх в одних своих врагов;
Народ любил их власть и лил на битвах кровь
Для славы рыцарей и собственной свободы.
Смирялися тогда византские народы,
И мавра грозного не трепетал сей град.
А ныне что в нем зрю? бессильный лишь сенат,
Подозревающий, враждою разделенный,
·сам себя и гражданам презренный.
Чрезмерно, может быть, мой дух воспламенен;
Предубеждением, быть может, ослеплен;
Но всё, что не Танкред,— я все то ненавижу;
Я в мире ничего, кроме его, не вижу;
Танкред один везде, всегда в моих очах,
И каждый враг его — Аменаиде враг!

Беги, несчастная, не возмущай собой...
Беги...

Что слышу я? и ты, родитель мой...

И имя ты сие произносить дерзаешь,
Когда отечеству и чести изменяешь?

Постой и зри ток слез моих.
Ах! что ты сделала?

Несчастье обоих.

Иль слезы о твоем злодействе проливаешь?

Злодейства я чужда.

Письмо ты отвергаешь?

Нет.

Так, черты сии преступницу винят,
Изобличают всё и сердце мне разят!
Итак, всё истинно? Ты отвечать не смеешь?
Скажи, ах, нет! молчи, когда отца жалеешь.
Почто до бедствий сих велел дожить мне бог,
Велел мне зреть... Ах! что ты сделала?..

Мой долг;
Ты совершил ли твой?

Или себе ты в честь вменяешь преступленье?
Беги, оставь меня убитого тоской;
Закроются глаза мне чуждою рукой.

Нет боле сил!

Друзья, в сем страшном положеньи,
Как дочь обличена в бесчестном преступленьи,
Простите старцу вы его прискорбный стон:
Внемля отечеству, природе внемлет он.
Вы не потребуйте, чтобы отец стенящий
В ваш грозный приговор вмешал свой глас дрожащий
Увы! не может быть невинной дочь моя;
Но вдруг произнести мой срам и смерть ея?..
Нет, нет, не требуйте, чтобы отец несчастный
Превыше сил своих исполнил долг ужасный.

И тяжких язв его в душе не растравим,—
Но сам, Аржир, ты зрел несчастной начертанье;
Зрел в нем преступное изменницы желанье.
Гонец захвачен с ним близ стана самого,
И дерзкий Соламир мог видеть казнь его.
Их злые замыслы открыты слишком были
И явной гибелью отечеству грозили.
Его опасность, долг, народа общий глас
Не суетных угроз днесь требуют от нас.
Отцовской жалости законы не внимают;
Пред ними всё молчит.

Чего они желают,
Я знаю, знаю я, чего ей должно ждать;
Но ах! она мне дочь — вот мой несчастный зять.
Я скорбию убит... вам жребий мой вверяю,
И прежде дочери лишь умереть желаю!

Так, без сомнения, прискорбно нам взирать
На юность, красоту, на деву толь почтенну,
С надеждой двух домов в могилу заключенну.
Но на бесстрастный суд, друзья, мы призваны.
За поругание мы веры мстить должны;
Отечество равно отмщенья ожидает:
Изменница в наш град злодея призывает!
Видали в Греции и жен мы и граждан,
Что, славы отложась и веры християн,
Передавалися неверным мусульманам,
Сим алчным хищникам, презренным сим тиранам;
Но чтобы дочь отца, почтенного всем нам,
Для клятв супружеских вступая в божий храм,
Свершила заговор толь гнусный и презренный!..
Неслыханным наш град злодейством посрамленный,
К примеру вечному желает казнь узреть.

Стеня, произнесу: ей должно умереть.
Чем род ее славней, важней тем злодеянье.

Любовь к изменнице и дар его — пленять,
Вселять разврат в сердца и взоры ослеплять.
К нему относится в письме ее воззванье:
«Приди и царствуй здесь». Преступное желанье
Нам возвещает их открытый заговор;
О прочем умолчу, (к Орбассану) скрывая твой позор
И общий стыд.— И кто, всему в бесчестье граду,
Здесь кто из рыцарей, по древнему обряду,
Отважится мечом измену защищать
И, презря чести долг, злодейство оправдать?

Обиду, Орбассан, мы все делим с тобою,
И в ратном поле мы ее омоем кровью.
Изменой прерван брак; забудь преступный взор:
Немедля казнь ее отмстит за твой позор.

Ужасна казнь ее... Верна или неверна,
Я был ее жених... и грусть моя безмерна.
— и вот сама она!
Темниц ведома в мрак, цепьми отягчена...
Позорище сие мне стыд и оскорбленье!
Друзья! оставьте с ней меня.

О провиденье!
Не оставляй меня ты в час сей роковой.
Предмет любви моей ты знаешь, боже мой!
Виновна ли я в чем, мое ты сердце знаешь.

Преступницу сию еще ты зреть желаешь?

Хочу.

Пойдем, друзья; но, говоря ты с ней,
Законы помни, честь и святость алтарей;
Они поруганы и мести ожидают.

Всё знаю; долг и честь мне то напоминают.

Вы удалитеся.

Что смеешь ты начать?
Иль хочешь ты меня при смерти упрекать?

Не постыжу себя жестокостью такою.
Супругой избрана была самим ты мною;
И, может быть, любовь внушала выбор сей.
Не знаю, помнит ли душа моя об ней
Или уже скорбит, что власть ее познала;
Но я не потерплю, чтоб честь моя страдала;
Я думать не хочу, что презрен Орбассан
Для нечестивого владыки мусульман,
Для вечного врага священной нашей веры —
Злодейства равного неслыханны примеры!
Для чести сей страны, для собственной моей
Я верить не хочу ужасной вести сей.
Со дня сего тебе супругом нареченный,
Твоим бесславием сам лично оскорбленный,

Законы рыцарей определяют бой,
В котором мощь руки суд божий? ¹ совершает;
В нем меч решит, и он невинность возвращает.
На бой сей я готов.

Ты?

Я один, и льщусь,
Что после подвига, к которому стремлюсь,
Который честию пред всеми оправдится,
Принадлежавшее мне сердце вновь потщится
Меня достойным быть. Входить не стану я,
Была ли юная пред сим душа твоя
Коварного врага соблазнена прельщеньем,
Иль, ослепленная минутным заблужденьем,
Противилася ты вступить во брак со мной.
Над благородною, чувствительной душой
Благотворение власть сильную имеет;
— один упрек успеет.
Не сомневаюся о чести я твоей;
Но мало мне сего: от гордости ль моей

Или то от любви,— хочу, по праву власти,
Увериться в твоей нелицемерной страсти.
Клятв строгих требуют законы в сих странах;
Я требую одной — не той, какую страх
Иль принуждение у слабых исторгают,
Что чувствам вопреки во храмах расточают:
Ты прямо говори моей душе прямой.
Скажи — и меч в руке, и я готов на бой,
Готов на смерть — но с тем, что я любим тобою.

В пучину бедствия низверглась я судьбою,
И, к ужасу, едва приведена в себя,—
Сей подвиг доблестный, нежданный от тебя,
Ударом душу мне последним поражает
И в ждавшую меня могилу повергает!
О рыцарь! я должна тебя благодарить;
И в час, когда во гроб готова я ступить,
— тебя я почитаю.
Познай меня теперь: я сердце открываю.
Ни чести, ни стране не изменяла я,
Ни самому тебе; я не была твоя.
Ты можешь упрекать душе моей смятенной
Неблагодарностью, но никогда изменой.—
Я не могу тебя любить... Нет, сей ценой
Защиты не куплю: я отвергаю бой.
Я знаю, что у вас законы беспощадны,
Что казнь готовят мне тираны кровожадны;
Суровой гордостью я не могу блистать,
Чтобы без ужаса смерть грозную встречать.
Нет, жизнь любезна мне... В сем бедствии ужасном
Я плачу о себе и об отце несчастном.
Но и в несчастии, в ужасной доле сей
Не обману тебя: не жди любви моей.
Теперь кажуся я виновна пред тобою;
Но знай, что я была б преступница душою,
Когда бы до того забыла долг и честь,
Чтоб сердце в дар тебе решилася принесть.

Ни рыцарем моим тебя не избираю.
Вот мой ответ; суди — и честь свою отмщай.

Я буду отомщать — отечественный край;
Презрение ж простив, а дерзость презирая,
Забуду их.— Итак, бой судный оставляя,
Пред мной и пред тобой чист в совести моей,
Отныне становлюсь твоим лишь судией,
Закону преданным, равно как он бесстрастным,
Ни сожалению, ни гневу непричастным.

Теперь свершилось всё... я жертвую собой!

Ты, для которого я жизнью дорожила,
Я за тебя теперь свой приговор свершила!
Так, за тебя умру... Но тяжкий сей позор!
Но горестный отец, представший вдруг пред взор!

Смерть страшную снести без трепетной боязни?
Мученье, вечный стыд?.. Ах, мысль одна мертвит!
Нет! за Танкреда смерть меня не постыдит.
Не наказать меня, но умертвить лишь можно.

Я верной им была — и казнь несу от них!
Но ах, в невинности свидетелей других
Не буду я иметь кроме души невинной!

Еще позволено тебя мне, Фани, зреть!

Зачем я не могу здесь прежде умереть!

Чудовища идут нас разлучить с тобою!
Скажи ты некогда любимому герою,
С какими чувствами я в самый гроб сошла;

Пусть знает, Фани, он, верна ли я была;

Он, может быть, слезу прольет о мне, несчастной!
О Фани! за него себя я предаю;
Но мыслию об нем смягчу я смерть мою.